В повседневной жизни мы предполагаем множество вещей, которые при более
тщательном рассмотрении оказываются столь пронизаны очевидными
противоречиями, что только величайшее усилие мысли позволяет нам понять, во
что же мы все-таки можем верить. В поисках достоверности естественно начать с
нашего нынешнего опыта, потому что в некотором смысле все знание, несомненно,
происходит именно из такого опыта. Но любое утверждение по поводу того, что
именно в нашем непосредственном опыте приводит к знанию, наверняка неверно.
Мне кажется сейчас, что я сижу в кресле, за столом определенной формы, на
котором я вижу исписанный лист бумаги. Повернув голову, я вижу в окне здания,
облака и солнце. Я верю, что солнце находится на расстоянии девяноста трех
миллионов миль от Земли, что это огненный шар, во много раз превышающий по
размеру Землю, и что благодаря вращению Земли оно поднимается утром, и что все
это будет повторяться бесконечное число раз в будущем. Я верю, что если какой-то
нормальный человек зайдет ко мне в комнату, он увидит те же самые столы и
стулья, книги и бумаги, какие вижу я, и что стол, который я вижу, тот же самый стол,
на который я опираюсь руками. Все это кажется столь очевидным, что едва ли стоит
упоминания, кроме как в качестве ответа человеку, который сомневается в том,
обладаю ли я каким-либо знанием. И в самом деле, во всем этом можно разумно
сомневаться, и для объявления его полной истиной требуется гораздо более
тщательное рассмотрение.
Для прояснения наших трудностей давайте сконцентрируем свое внимание на
столе. На взгляд он является продолговатым, коричневым и блестящим, а на ощупь
он гладкий, холодный и твердый. Когда я стучу по нему, он издает деревянный звук.
Всякий, кто видит и ощущает стол и кто слышит звук от него, согласится с этим описанием, так что по этому поводу вроде бы не должно возникать трудностей. Но
как только я пытаюсь сформулировать более точные утверждения о столе, эти
трудности появляются. Хотя я верю, что стол "реально" одного и того же цвета,
части стола, которые отражают свет, выглядят более яркими, чем другие, а
некоторые — белыми, поскольку полностью отражают свет. Я знаю, что, если я
передвинусь, части стола, отражающие свет, будут другими, так что кажущееся
распределение цветов на столе изменится. Отсюда следует, что, если несколько
человек смотрят на стол одновременно, нет двух человек, которые могут видеть
одинаковое распределение цветов, потому что два человека не могут видеть стол
под одним и тем же углом зрения, а любое изменение угла зрения приводит к
изменению отражения света.
Для большинства практических целей эти различия несущественны, но для
художника они чрезвычайно важны: художник должен отказаться от привычки
считать, что вещи имеют некоторый цвет, который с точки зрения здравого смысла
"на самом деле" принадлежит вещам, как они нам являются. Здесь мы уже на пороге
одного из тех различий, которые причиняют в философии наибольшие
неприятности, — различия между "явлением" и "действительностью", между тем,
какими вещи кажутся нам и какие они есть. Художник хочет знать, какими вещи нам
кажутся, а практичный человек и философ хотят знать, каковы вещи. Но у философа
это желание является более сильным, чем у практичного человека, и философ
больше обеспокоен возникающими при этом трудностями.
Но вернемся к столу. Из того, что мы обнаружили, становится ясно, что не
существует единственного цвета, который преимущественно принадлежит столу
или даже определенной его части, — этот предполагаемый цвет оказывается
разными цветами при различных углах зрения, и не существует резонов для того,
чтобы считать одни цвета более реальными по сравнению с другими. И мы знаем
также, что даже под одним и тем же углом зрения цвет кажется разным при
искусственном освещении, или в случае дальтонизма, или человеку в голубых очках,
а в темноте нет вообще никакого цвета, хотя на ощупь и на слух стол при этом
остается тем же самым. Этот цвет не есть нечто, что внутренне присуще столу; цвет
зависит от стола и от того, как свет падает на стол. Когда в обыденной жизни мы
говорим о (единственном) цвете стола, мы лишь подразумеваем тот цвет, который
воспринимается нормальным зрителем с обычной точки зрения при нормальном
свете. Но все другие цвета, появляющиеся при других условиях, могут с равным
основанием считаться реальными, и во избежание предпочтений мы вынуждены
отрицать, что стол сам по себе имеет конкретный цвет.
Те же самые соображения применимы к строению вещества. Невооруженному
взгляду стол кажется гладким, но, если мы посмотрим на него в микроскоп, мы
увидим "холмы" и "впадины", т. е. все то, что недоступно глазу. Какой из столов
является "реальным"? У нас, естественно, есть искушение утверждать, что
реальным является стол, видимый через микроскоп, но это мнение может
измениться в случае использования более мощного микроскопа. И если мы не
можем доверять тому, что видим невооруженным взглядом, тогда почему мы
должны доверять тому, что видим в микроскоп? Таким образом, доверие к нашим
чувствам, с которого мы начали, утрачивается нами.
С формой стола дело обстоит не лучше. У нас всех есть привычка говорить о
"реальной" форме вещей, и мы делаем это не задумываясь — до такой степени, что
полагаем, будто видим реальные формы вещей. Но на самом деле при попытке
рисования вещей мы осознаем, что данная вещь при различных углах зрения имеет
разную форму. Если наш стол "реально" прямоуголен, он будет выглядеть почти со
всех углов зрения так, как будто имеет два острых и два тупых угла. Если
противоположные стороны параллельны, они будут казаться сходящимися любому
наблюдателю, и если они равной длины, то ближайшая к наблюдателю сторона
будет казаться больше. Все эти вещи обычно не очень заметны по той причине, что
опыт научил нас конструировать "реальные" формы из кажущихся, а "реальная"
форма есть то, что интересует практичного человека. Но "реальная" форма не есть
то, что мы видим; она представляет собой вывод из видимого. И то, что мы видим,
постоянно изменяет форму при нашем передвижении по комнате, а стало быть,
чувства дают нам не истины о самом столе, а лишь явление стола.
Подобные трудности возникают и при рассмотрении осязания. Верно, что стол
всегда дает нам ощущение твердости, и мы чувствуем, что стол сопротивляется
давлению. Но получаемые нами ощущения зависят от того, насколько сильно и на
какую часть стола мы давим; таким образом, различные ощущения, обязанные
своим существованием различию давления и различию частей стола, не могут дать
нам прямо некоторое определенное свойство стола, и эти ощущения могут быть
лишь знаками некоторого свойства, которое, вероятно, является причиной всех
ощущений, но не присутствует в виде явления в каждом из них. И то же самое
приложимо в еще более явном виде к звукам при постукивании по столу.
Таким образом, становится ясно, что реальный стол, если таковой есть, не
совпадает с тем столом, который предстает нам при видении, слышании или
касании. Реальный стол, если таковой есть, вовсе не известен нам
непосредственно, но известен через вывод из непосредственно известного. При
этом сразу возникают два трудных вопроса, а именно: (1) существует ли вообще
реальный стол? и (2) если он существует, какого рода объектом он является?...